МОЛИТВА СВЯТОМУ ДУХУ

«Благодать Божия дает силы Любимого любить; и влечется душа к молитве непрестанно, и не может забыть Господа ни на секунду». прп. Силуан Афонский 

Давайте откроем молитвослов и посмотрим, все ли хорошо у нас просто с пониманием тех слов, которые мы каждый день Богу говорим. Нельзя же Богу говорить такие слова, в которых ты ничего не понимаешь. Наше утреннее правило начинается с обращения к Духу Святому: Царю Небесный… В этой молитве есть такие слова: «Иже везде сый и вся исполняй…». Исполнение — это церковнославянское слово, которое часто встречается в богослужении и означает полноту. Дух Святой все наполняет, а не все исполняет все наши заветные желания. Когда мы молимся Святому Духу, мы просим, прежде всего, чтобы Дух Святой исполнил Собой Нас.

С этого вообще все начинается, — мы живем и в Церкви, и в молитве, если Дух Святой действует в нас. Ведь на самом деле, если мы эту молитву прочитаем по — настоящему хорошо, вложим в каждое слово желание того, что в ней дано, то мы исполним все, что в правиле заложено. Но если мы, начиная с этой молитвы утреннее правило, ее не осмысливаем, не просим всерьез, то Дух Святой приходит к нам, а вселиться в нас не может. Не может, потому что на самом деле мы не очень этого хотели, да, собственно, и не очень этого просили, не уделили должного сердечного чувства и открытости нашей души, не вложили настоящего желания. И вот, первые слова были нами не осмыслены, мы еще на них не проснулись, и все остальные молитвы лишаются всякого смысла. Правило становится формальным, потому что Дух должен был в нас вселиться, дальше молитва должна была уже двигаться по тому, как Дух Святой в нас действует в нашем правиле. Это легко всегда нами ощущается. Начиная читать утренние молитвы, мы часто не подходим к этому серьезно, не понимаем вообще, с кем мы разговаривает. А мы разговариваем со Святым Духом, с третьей ипостасью Святой Троицы. Мы разговариваем с Тем, с Кем мы постоянно встречаемся в Церкви, в Таинствах, с Кем мы соединяемся через Св. Евхаристию, Кто отпускает наши грехи на исповеди, — с Самим Богом. Мы очень мало знакомы с третей ипостасью Святой Троицы, которая ближе всего к нам должна сейчас быть, потому что именно Духа Святаго Бог послал в мир в день Святой Пятидесятницы, именно Дух Святой вместе с нами сейчас находится, действует в нас, все открывает и все собой наполняет. Это особенно становится ясно и понятно, когда мы празднуем день святой Троицы, когда мы читаем эти удивительные молитвы на день святой Троицы, ектеньи с просьбой Духу Святому, чтобы он сошел на нас. У преподобного Силуана Афонского столько замечательного написано о Духе Святом. Именно о том, как Он опознается, и как через Него мир познается. Для каждого из нас молитва открывается с просьбы к Святому Духу вселиться в нас. Это очень важный первый шаг, и если мы начинаем с нее, и она нас оживляет, то, значит, мы готовы читать следующие молитвы.

Третья ипостась нами практически не знаема, не узнаваема, она не осознается нами в этой жизни. Мы практически с Духом Святым не знакомы. Мы знаем Иисуса Христа, потому что Он изобразим, — евангельски изобразим, в притчах, в Своем учении, в искупительном подвиге, в Своем Богочеловеческом воплощении. Мы еще как-то можем обращаться к Богу Отцу, потому что божественное отечество нам понятно. А вот Духа Святаго мы знаем меньше всего. И это очень горького, потому что жизнь христианская — это есть, по слову преподобного Серафима Саровского, — стяжание Духа Святаго. Поэтому так важно, чтобы жизнь каждого христианина стремилась к познанию Духа Святаго. А наша жизнь духовная тем и бедна, что мы Духа Святаго не знаем.

ГОСПОДНЯ МОЛИТВА

Молитва «Отче наш…» —  единственное, что Господь даровал Сам в ответ на просьбу апостолов научить их молиться. Почему же существует много других молитв? Но если мы внимательно посмотрим, то все другие являются так или иначе переложением молитвы «Отче наш…». На самом деле мы все время молимся одной молитвой, просто  она представлена в молитвенном правиле разнообразно и более адаптировано к определенным обстоятельствам нашей жизни. Три составляющих молитвы — покаяние, благодарение, просьба. А молитва «Отче наш…», в этом смысле, — нечто иное. Хотя в ней есть просьбы, но просьбы своеобразные, то, чего чаще всего мы не просим. Молитва «Отче наш…» — это указание пути к Богу и мольба о помощи в этом пути. Господня молитва концентрирует в себе весь мир христианский: в ней все собрано, раскрыт весь смысл христианской жизни, нашей жизни в Боге.

Молитва начинается с этих двух простых слов – «Отче наш!», но они сразу ставят человека в неожиданное для него состояние. Мы, конечно, привыкли, считать, что Бог наш Отец. Но одно дело считать, что Бог наш Отец, или знать, что Он Себя называет нашим Отцом, а другое дело — быть в этих отношениях. По большому счету Бога Отцом может назвать только Сын, вторая ипостась Святой Троицы, потому что в существе Святой Троицы, Он есть Сын Божий. И поэтому, когда Сын Божий дает эту молитву Своим ученикам, тем самым происходит беспредельное возвышение самого человечества. Бог ставит человека рядом с Собой на один уровень. Сын Божий и мы обращаемся одними и теми же словами к Богу Отцу. Это трудно даже осознать человеку. По какой-то привычке мы говорим, что Бог — наш Отец, Бог есть Любовь, и вот мы возводимся на этот уровень, мы вынуждены обращаться к Богу, как к Отцу… В притче о блудном сыне, сын, возвращаясь к отцу, хочет быть принятым, как наемник, но отец не дает ему договорить, потому что Богу не нужны ни рабы, ни наемники, только сыны могут быть ему близки. Когда мы просим у Бога что-то, мы часто обращаемся к Нему, как чужие: как подчиненные к начальнику, как неимущие, к  существу, который все имеет и может от своих щедрот нам что-то дать,  как к великому  источнику благодати, исцелений и чудес, но  безличному, неузнаваемому,  незнакомому для нас. Мы знаем, что Бог есть, что он всемогущ, но мы знаем это (как в богословии называется) апофатически, то есть мы знаем Его непознаваемость. Наша душа чувствует, что Бог так далек, так непознаваем, так велик, что сказать Ему «Ты», как мы в молитве говорим, практически невозможно. Хотя мы и говорим Ему «Ты», но понимаем, что по — настоящему сказать «Ты» Богу можно, когда Он близок тебе, из состояния, когда все мое — Твое. Так можно обращаться только из состояния настоящей духовной связи, иначе все совершенно обессмысливается. Господь по милости своей подает нам просимое, но часто мы сами не верим, что Он может так много нам дать. Ведь  что мы просим, какие великие дары мы себе испрашиваем у Бога — смирения, целомудрия, послушания… всю сферу благодатной жизни Царства Небесного. Просим и не верим, что мы можем это получить. Мы читаем утренние молитвы, где написано так много для нас, так много выражено святыми отцами, и не верим, что это к нам может относиться, читаем как чужие молитвы, к нам почти что не относящиеся. Потому  часто, когда мы просим Бога о каком-то вмешательстве в нашу жизнь, о каком-то посещении, мы обращаемся все-таки не как к своему, а как бы с такими словами, — Ну, ты же все можешь, что тебе, жалко что ли… Ему не жалко, но то, что мы просим, чужому не дается. То, что мы обычно просим у Бога, можно дать только своему, только родному. Чужому это дать нельзя.

Мы  часто произносим слова «Отче наш…», как чужие Ему люди, не желающие и не ищущие этого сыновства,  не ищущие в Боге отцовства. Любая наша молитва будет сталкиваться с этими словами, которые могут стать непреодолимым препятствием, если мы их говорим, а сынами быть не хотим. Ведь гораздо удобнее относиться к Богу, как к отстраненному всемогущему существу, непознаваемому и неизреченному. Но раз Он Отец и Сам Себя так в этой молитве подает, значит есть в Нем глубокая познаваемость, узнаваемость и желание этого познания, иначе всякая молитва обессмысливается. Как же можно усыновиться Богу? Очевидно, что это невозможно сделать просто словесно, одним желанием, — вот я сейчас напрягу всю свою внутреннюю силу, всю душу в кулак соберу и как скажу эти слова! — ничего же все равно не получится…  Должно быть, прежде всего, глубокое, живое, трепетное желание усыновления Богу. «Ищите и обрящете..». Но желание должно быть непрестанным, а не время от времени. Невозможно в какой-то момент быть сыном Божиим, а потом сказать — а теперь оставь меня, мне было дано столько, сколько мне надо, я унесу и сделаю это своим, и большего я не хочу.

И происходит это только через Христа, через Церковь, через Таинства, только через подвиг. Никаким образом усыновиться невозможно, как только через подвиг. Тем же самым образом, как Сын Божий искупает Человечество и делает его сопричастным Божеству, — это Его распятие, Его крестная смерть и Его воскресение. На самом деле сыновство в каждом из нас есть, мы его не должны искать вне себя, в каких-то книгах или учебниках. Оно заложено в нас, как образ и подобие Божие. Залог этого сыновства присутствует в каждом человеке, но путь к нему раскрывается в кресте. Если же Отец — наш, то каждый из нас должен быть близок друг другу, желанен друг другу, и друг без друга мы не состоимся, как сыновья Божии. Господь изначально создал человечество, как Церковь. Нехорошо человеку быть одному, — сказал Господь Адаму, — сделаем ему помощника. Когда Господь творит Еву из ребра Адама, это не только образ супружества, но, прежде всего, образ Церкви. Из Адама изымается некая часть, он становится неполным, но и Ева без Адама не полна. Должна быть плоть едина, тело едино. А единое тело во Христе, — это Церковь. Человечество не может быть полным, пока люди не соединятся друг с другом во Христе, пока они друг друга не восполнят собой. Заповедь «возлюби ближнего своего, как самого себя», раскрывает задачу человечества быть в любви, как в полноте бытия. Нет полноты бытия у человека, который замкнут на себе, который живет эгоизмом, который на себя направляет все свои действия. Он уничтожает себя, не давая полноты ни себе, ни другому. Но полнота, заключенная в слове «наш», позволяет всем нам быть Церковью и всем нам быть спасенными.

«Иже еси не небесех…» И в Ветхом завете и в заповедях постоянно упоминается, что Господь не имеет общего ни с чем материальным. Есть заповедь, чтобы не сотворить себе кумира из того, что вверху, из того, что внизу, на земле и под землей. Зачем же в молитву добавляется слова «Иже еси на небесех…»? Мы знаем о Боге не только то, что Он вездесущий, но что Он еще и всеобъемлющий. Вседержитель. Для иудеев того времени Бог, как Отец, воспринимался как, прежде всего, Бог-Отец иудеев, определенного народа, которому Он принадлежит по праву народа Божиего, богоизбранности. Такое впечатление может создаться для каждого, кто каким-то образом исповедует свою веру, как богоносную, настоящую, истинно православную. Но когда мы говорим в молитве – «Сущий на небесах», — мы исповедуем отцовство Божие всеобъемлющее.

Наше исповедание заключается именно в том, что мы признаем Бога Отцом для всех людей, так как Он — на небесах. Имеются в виду, конечно, не чувственные небеса, не небеса, состоящие из определенных слоев атмосферы, каких-то газов и т.д., а мир духовный, который больше, чем мир земной. Мир невидимый, который больше, чем мир видимый, мир всеобъемлющий. И посему и отцовство, которое в Боге заключено, покрывает собой все творение Божие, и нет в этом мире ничего, что не было бы покрыто его отцовством, Его Божественной любовью. Поэтому всякое существо, сотворенное Богом, как существо живое и богоподобное, всякий человек принадлежит Его отцовству, а не только мы, род избранный, царственное священство, как привыкли о себе думать православные христиане. Каждый человек сотворен Богом, как богоподражательная личность, как сын. Поэтому и Тертулиан, древний учитель Церкви, так и говорит, — «душа по природе своей христианка». То есть всякий человек, где бы он ни родился, в какой бы культуре, в какой бы точке земного шара, в какое бы время, он всегда рождается, прежде всего, как христианин, чтобы стать христианином и в Боге познать своего отца. Нет для Бога никого, кто был бы Ему чужд и лишен Его отцовства. Это надо знать каждому из нас, потому что в этом заключается промысел Божий о мире.

Иногда возникает такой вопрос, — существует ли некое предопределение, такое состояние, когда судьба и жизнь человека изначально предопределена Богом, как некая судьба. И существует и не существует. С одной стороны мы знаем, что Бог обладает всеведением, Ему открыта судьба человека еще до его рождения, существо человеческое от Бога не утаено. Но с другой стороны человеку дана свободная воля, человек сам собой распоряжается, и Господь никаким образом не может потревожить свободу человека. Он Сам нам дает такие образы в своем воплощении. Он рождается, как младенец, Которого Матерь Божия пеленает, связывает по рукам и по ногам. Он приходит в мир Богом, и с самого начала связан в своих действиях, не свободен, если хотите. Слово, может быть, не совсем соответствующее природе Божества, но оно еще раз потом определяется, когда Христос сидит у Пилата в темнице, связанный по рукам и ногам, несвободный, заключенный людьми. Мы говорим, что Бог совершенно свободен, Он так и говорит Петру, который пытается Его защищать, когда Его берут стражники в Гефсиманском саду, — разве ты не знаешь, что Я мог бы умолить Бога Отца и Он бы послал мне легион ангелов. То есть у Него есть свобода защищаться, но Он связывает Себя собственной волей, чтобы человеческая свобода торжествовала даже таким образом. И в этом смысле предопределение о человеке существует только одно, — каждый человек предопределен ко спасению. Но это не значит, что каждый человек будет спасен. О каждом человеке есть задумка, воля Божия, промысел Божий о том, чтобы каждый был спасен, чтобы каждый осуществил свое изначальное сыновство в Боге, который всех объемлет Своим отцовством. Но осуществить свое сыновство дано только тем, кто употребляет для этого свою свободную волю, желает отечества в Боге и желает своего усыновления. А те, кто отвергают, те вместе с этим отвергают и спасение. Н,о говоря, что наш Отец сущий на небесах, мы должны понимать, что сыновство тоже небесное, оно осуществляется нами, как проникновение в Небесное Царство. Когда и мы осуществляемся таким же чудесным образом, каким оно даруется нам свыше.

»Да святится Имя Твое…» — Открывая Свое имя Моисею, Бог сказал только: «Я Сущий. Я Тот, Кто есть». В этом открывается познание того, что если что-то и есть настоящее, то это — Сам Бог, а все остальное — относительное, существующее только постольку, поскольку есть Он. Бог — Сущий, но в Своей сущности Он непостижим, никаким образом не может быть до конца описан и определен. Поэтому непознаваемо имя Божие, в котором заключена Его сущность, даже то, которое Он открыл людям, — Яхве, или как оно переведено в синодальной Библии — Иегова. В Ветхом завете имя Божие запрещалось произносить. Только раз в году во время принесения пасхальной жертвы, когда священник окроплял кровью Святое Святых, он произносил это слово вслух, а все остальное время оно заменялось аналогиями — Господь, Вседержитель, Саваоф, это имена, которые определяют свойства Божии, а не Его сущность. Таких определений Бога существует множество, но мы не знаем и никогда не узнаем Бога по имени. Оно является тайной, — имя Божие, о котором мы просим, чтобы оно святилось. Но вот, в Своей последней первосвященнической молитве на Тайной вечери Иисус Христос говорит такие слова: «Я открыл имя Твое человекам, которое Ты дал Мне от мира». Что же это за имя, которое Христос открыл людям? Это — Он Сам. Потому что, как говорит Христос: «все Твое — Мое, и все Мое — Твое, и Мы – Едины». Это 17 глава Евангелия от Иоанна, по своей глубине она раскрывает многие тайны отношения человека и Бога. Познание имени Божиего — это познание Самого Бога, и имя, которое Господь открыл человеку, дает нам такую возможность, — Бог познается через Своего Сына. Но познание Бога заключается не в знании о Нем, не в количестве богословских понятий, не в вычислении каких-то истин. Познание заключается в соединении с Ним. Первое соединение со Христом, которое дарует нам Господь, это святое крещение, в котором существует молитва на наречение имени. Какое же имя нарекают человеку? Еще до крещения человек приходит в храм, или приносят младенца, и первое, что делает священник, это читает молитву на наречение имени: «Да будет Имя Твое неотреченно на нем». Ему имя Божие нарекается, никакого другого. Христос не боится нам так доверять Свое имя, не боится, что мы Его именем потом будем всю свою жизнь подписываться. Это уже потом человеку дают имя в честь святого, но это не имеет принципиального значения, а является неким дополнением к тому, что он получает в наречении Божественного имени, имени христианина. Теперь он уже не просто человек, телесное существо, скопление действующих в нем биологических процессов, которые мы называем жизнью. Человек входит в род Христов, и с этого момента он на себе несет имя Божие — христианин. И вот мы молимся, — «Да святится имя Твое…», но каким образом мы можем восславить имя Божие? Не кричать же – «Слава имени Твоему!» Не можем мы большими буквами имя Божие написать, чтобы все видели свет и святость, исходящие от него. Мы молимся именно о том, чтобы, когда мы живем с этим именем, с кем-то встречаемся, действуем в этом мире, нас бы сразу узнавали. Так должно быть, так прежде узнавали настоящих христиан. Когда они где-то появлялись, что-то делали и говорили, сразу было понятно — христианин. Когда действует Господь, мы же узнаем Его, — вот, Господь посетил, помог. Так же должны узнавать и тех, кто носит Его имя. Когда мы произносим, — «Да святится имя Твое…», мы просим, чтобы это Имя в нас святилось. Идет человек по улице, а у него на лбу написано — христианин. У него в глазах светится, что он христианин. Он начинает с кем-то говорить, что-то делать, и все понимают, — это христианин. Все, что бы он ни делает, это есть проявление его Божественного имени. А по другому никак я себе не представляю, как оно может святиться. Не можем мы сделать, чтобы имя Божие святилось помимо нас.

«Да приидет Царствие Твое…». В этих словах мы призываем Второе пришествие и Страшный суд. Но эта молитва исключительно евхаристическая, потому что призывая второе пришествие, мы призываем, конечно, Христа, мы призываем победу над злом, над Антихристом. Мы призываем Его придти, потому что мы Ему верны, и готовы Его встретить. Это когда молились христиане первых веков, у них в молитве евхаристии звучали такие слова: «Да приидет образ мира сего», — то есть Господи, пускай поскорее закончится этот мир, пускай поскорее пройдет этот видимый мир и наступит Твое Царство. Хотя они прекрасно знали, что это сопряжено с пришествием Антихриста, с гонением на христиан, с внешними разрушениями, но совершенно этого не боялись, наоборот, желали, чтобы поскорее всякое зло, искажающее мир, исчезло, и правда Божия воцарилась в каждом человеке.

«Хлеб наш насущный даждь нам днесь…». Когда мы обращаемся к Богу с этой молитвой, мы, конечно же, испрашиваем себе то, что почитаем необходимым для жизни в обычном житейском представлении. На другие языки, такие как английский или французский, хлеб насущный переводится как хлеб ежедневный, что предполагает совершенно бытовой смысл этого прошения. Когда мы просим у Бога нашу жизнь земную не оставить без Своего попечения, подать нам хлеб, которым мы кормимся, то под этим хлебом мы понимаем всю совокупность необходимого нам для жизни. В Своей нагорной проповеди Господь говорит, чтобы мы не заботились о том, что нам есть, или что нам пить, или во что нам одеться, потому что всего этого ищут язычники, а Бог питает и птиц полевых. И мы, как бы с упованием и надежной на то, что Господь нас напитает, просим, чтобы именно из Его руки нам подавалась пища на каждый день, чтобы мы никогда не были обойдены Его заботой.

В шестой главе Евангелия от Иоанна Господь говорит о Себе, как о Хлебе, сшедшем с небес, и о том, что кто будет этим Хлебом жить, тот никогда не увидит смерти. «Потому что это, — говорит Господь, — плоть Моя, и тот, кто не будет вкушать Мою плоть, тот не будет иметь жизни вечной». И когда мы говорим об этом, мы уже совершенно иначе представляем прошение в молитве «Отче наш…». В нем заключено не только прошение земных благ, обычных необходимых вещей для нашей жизни. Его глубокий смысл раскрывается в словах Священного Писания – «не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих»; и не только словом, исходящим из уст Божиих, но и Словом, которое есть Сам Бог, воплотившееся Слово. В греческом языке для обозначения насущный употребляют слово – «ипиусиус», которое означает одновременно и насущный, (необходимый для существования), и пребывающий над всякой сущностью, сверхсущностный. И все святые отцы, толкуют это прошение в глубоко духовном и евхаристическом смысле. Не случайно молитва Господня поется на Литургии перед причащением Святых Христовых Таин. В этом прошении заключено именно прошение евхаристическое. Хлеба жизни мы просим в этой молитве. И когда мы просим этого Хлеба, когда мы просим, чтобы Господь Сам стал источником нашей жизни, это прошение становится очень ответственным. Потому что, когда человек просит в пищу Самого Бога, просит, чтобы Сам Господь Себя ему отдавал до конца, человек должен понимать, что прошение это — двусторонее. Ведь невозможно просить у Бога насущный хлеб и при этом ничего не делать своими руками. В ответ на просьбу о земном хлебе, человек отдает свой обычный ежедневный труд, естественный для человека, исполняя заповедь, которую Господь дал при изгнании из рая: в поте лица своего будешь добывать хлеб свой. Мы просим Господа напитать нас земной пищей, а добываем ее сами. Но когда мы просим нам послать хлеб небесный, надо тоже понимать, что недостаточно просто попросить — вот дай! В ответ на это прошение мы тоже должны иметь настоящее желание и себя Богу отдать. Если хотите — отдать, как жертву. Я приведу пример, может быть, не очень корректный, но он немножко обнажает сущность происходящего. Языческая вера, языческие требы и жертвоприношения есть некое патологическое искажение настоящей духовной жизни. Всякая патология — это такая крайность сознания, когда все проявляется в искаженном виде. Самая крайняя патология языческого религиозного представления — это приношения языческим идолам в жертву своих детей, чтобы идолы ими питались. Это страшное, дикое искажение религиозной жизни, но искажается, как правило то, что есть настоящего и истинного. А в настоящем, в сущности истинной веры есть жертва, принесение себя в жертву Богу. Не зря во время служб святым мученикам встречаются такие интересные образы. Вот на страстной неделе мы отмечем память священномученика Антипы Пергамского. В посвященном ему богослужении поется, что он был испечен сладким хлебом для Бога. Суть этого поэтического образа в том, что если мы просим Бога дать Себя нам в пищу, если мы в молитве «Отче наш…» просим хлеба сверхсущностного, то наш ответ на это прошение — готовность принести себя в некое всесожжение Богу. Эта готовность выражается в молитве – «…И весь живот наш Христу Богу придадим». Знаком того, что мы этого желаем, является истинное желание причащаться, готовить себя к причащению каждую Литургию. Человек, который, не ищет этого, не ищет в принципе ничего. Господня молитва обессмысливается для человека, который не стремится и не жаждет причащения Святых Христовых Таин, как хлеба жизни.

»И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим…». Здесь тоже двойное прошение, как практически и в каждом стихе молитвы «Отче наш…». Прости нам так, как мы прощаем других. Прости нам долги наши в той самой степени, как мы сможем оставлять долги нашим должникам. Или, переворачивая смысл этой молитвы, она звучит так: не прощай, потому что мы не прощаем своих должников. Или — прости нас ровно настолько, насколько и мы можем простить. Это императивное прощение, которое является одновременно и осуждением самих себя. И прошение произнести не всегда легко, не всегда просто и безответственно. Потому что, всякий раз, как мы это просим, мы проводим жирную черту под своей жизнью, ограничиваем сразу все свое состояние души. Мы можем исполнять посты, читать утренние и вечерние правила, делать добрые дела, вообще жить полнотой духовной жизни, стремиться всячески Богу угодить во всем, в помощи ближним, но как только мы произносим это прошение, и оказываемся неспособными кому-то что-то простить, то тут же зачеркиваем этим прошением все, что мы сделали. Все обессмысливается, сразу в прах повергается, все, что мы сделали доброго, думая получить себе за это какое-то вознаграждение и покрыть тем самым какие-то свои грехи. Мы понимаем, что мы грешные, но я могу сделать что-то доброе, и это доброе вдруг покроет какое-то мое согрешение. И оказывается бессмысленно. Потому что единственное, что может покрыть наши прегрешения, как мы понимаем, это не совокупность добрых дел, или количество пожертвований, или молитв, но только одно: как мы умеем прощать; как мы умеем жить этим прощением, хотя бы готовностью к прощению. Потому что простить, на самом деле, нелегко. И очень часто человек и готов простить какие-то вещи, рад бы простить, а не может. Потому что все это возвращается в помыслах, возвращается с каждым днем. Один раз положил в своем сердце — я прощу, и сказал, — Господи, я прощаю, но при первом же случае все это возвращается, как непрощение, как неотдача этого долга, как постоянное желание еще раз востребовать с другого. Это очень сложный духовный путь. В этом смысле Господь, как всегда, милосерд. Он часто принимает не результат прощения, но сам путь прощения, как уже нечто совершившееся, само намерение, само движение по этому пути еще безрезультатное пока. В этом смысле главное — не отступать.

«И не введи нас во искушение…» Словом «искушение» мы называем, по крайней мере, два явления в нашей жизни. Прежде всего, мы привыкли понимать его, как какое-то внешнее явление, толкающее нас на грех, и очень часто списываем на искушение то, что принадлежат лично нам, участию нашей собственной воли, сердца и ума. «Вот такое искушение было», — говорим мы в таких случаях, — «Опять искушение». Это слово стало такой дурной присказкой православных христиан. Во всем — сплошное искушение. Это во многом не так. С одной стороны, да, конечно, бес — он искуситель, он искушал Христа в пустыне тремя искушениями, которые до сих пор являются как бы центром нашей духовной борьбы. Но есть еще и наше самовольное абсолютное стремление жить по себе, для себя, а всех вокруг увидеть людьми, мешающими жить, и найти в них такие качества, которыми я свою гадость всегда могу оправдать. В этом есть наше собственное глубокое отпадение от Бога, и искушение тут не при чем. Это мы сами. Вспоминается такой случай из патерика. Игумен обходил кельи монашествующих, и в окно увидел, как стоит монах со свечкой в неподвижном, согбенном молитвенном положении. Долго стоит, не шелохнется. Игумен тихонько зашел и увидел, что монах на самом деле на свечке печет себе яйцо Великим постом. Обернувшись и увидев игумена, он сказал, — «Отче, прости, — искушение, меня бес искушает!». А бес вылез из-под кровати и говорит, — «нет, это не я, это он сам придумал». Или другой случай из более близкой нам церковной истории, из жития преподобного Амвросия Оптинского. Как-то он шел в скит и видит, что на заборе сидит бес, ножками качает. Преподобный спрашивает, — «Ты что тут делаешь?» А он, — «А что мне еще делать, никакого дела в вашем монастыре нет. Такие монахи, что их искушать не надо, без меня все в порядке». А есть, действительно, искушения. Так сатана искушает Господа в пустыне после крещения. Он искушает Его, как человека (ведь Бога нельзя искусить), и в Его лице — все человечество. И поэтому все человечество до сих пор искушается этими тремя искушениями.

Первое искушение, когда бес говорит Христу, голодному человеку, который сорок дней постился и взалкал, — «Скажи, чтобы эти камни сделались хлебами, Ты же можешь». И вот, случилось так, что в силах человечества все безжизненное сделать необходимым источником жизни, как хлеб. Современный прогресс, который нас питает, и есть, собственно говоря, те камни, которые сделали для нас хлебами. Все материальное, бессмысленное и ненужное сделалось для мира сего источником постоянного потребления. Мир стал великим потребителем. Единственное, что сейчас строится по — настоящему, это гигантские магазины, где камни становятся хлебами. Сумасшедшее человечество бесконечно пытается наполнить свою ненасытную утробу. Вот это искушение настоящее. Оно мировое — это искушение человечества. Человек становится потребителем, все человеческое стало потребительским. Потребительские права возводятся в ранг новой морали, определенных законов. «Я имею право потреблять то, что я считаю нужным». Люди потребляют друг друга и все вокруг себя. «Человеческое естество может потреблять себе подобных, и это нельзя назвать ни развратом, ни грехом, — Я потребляю, имею право! И какая разница, кого я потребляю, противоположный пол или однопольных своих. Кто посмеет сказать, что я делаю что-то не то, тот враг человечества». Всякая мораль, нравственность, закон Божий, определяющий нормы человеческих отношений, становятся враждебными. Вот это искушение, которое всегда, во все века предлагалось человечеству и каждому человеку. Как на него отвечать, показывает нам Господь, — «Не хлебом единым жив человек». И в нагорной проповеди Он говорит, — «Взыщите прежде Царства Небесного и правды его, а все остальное приложится вам».

Второе искушение, когда бес ставит Христа на крыло храма и говорит – «Сбросься вниз!». «Не искушай Господа Бога своего», — отвечает на это Господь. И это искушение тоже каждому из нас предлагается. «Вот смотри, какой мир перед тобой лежит, давай-ка полетим! Давай-ка воспарим! Плюнем на все и во все тяжкие рванемся! Вот она — свобода! Как птицы будем летать. Есть свобода абсолютная, безграничная! Делаю все, что я хочу. Можно в бездну рвануться. Ничего не случится, нормально, только попробуй! Ведь тебя же ангелы подхватят, не бойся. Это такая свобода, когда ты летишь!» Но вот вопрос, — Куда ты летишь? Летишь обычно вниз. Но чувство полета-то каково! Завораживающий восторг каков! Пока ты еще до низа долетишь… Второе искушение, которое дается человечеству — безграничная свобода. Попробуй это, попробуй то. Ничего не будет, все хорошо, все позволено. Свобода — это и есть идеал. Нет никакой нравственности, есть свобода. Нет никаких критериев, есть свобода. Есть свобода, за которой на самом деле ничего нет, кроме смерти.

А третье искушение, — «Поклонись мне», — говорит сатана. Такое простое и буквальное, — «Поклонись мне, и все тебе будет. Сделай вид, что Бога нет, что нет никакой духовной жизни. Сделай вид, что есть только законы мирского бытия, что тебе нужно в этом мире достичь всего, но без Бога». Не будем долго об этом говорить, это всем понятно. К каждому из нас рано или поздно эти три искушения приходят. Как мы их встречаем, и как мы с ними боремся? Здесь нам пример нашего Спасителя, который на каждое искушение ответил от лица людей, искушаемый, как сын Человеческий.

Второй смысл искушения — это испытание. В церковнославянском языке оно так переводится и происходит от слова — искус, искусный, тот, кто прошел испытания, кто по — настоящему владеет ремеслом. Переплавку золота, кстати говоря, когда переплавляют нечистую породу в чистую, тоже по — церковнославянски называют искушением. В этом смысле нас искушает Бог. То есть, с одной стороны нас искушает лукавый, а с другой — испытывает Господь. Как Бог искушает, мы видим в Священном Писании. В книге Бытия написано, как Бог искушал Авраама. У Авраама от Сары родился долгожданный сын Исаак. Дорос он до зрелого возраста, кто-то считает, что он был отрок, кто-то, что он был в возрасте Христа. И тогда Господь стал искушать Авраама. Он сказал: «иди на гору Мариа, возьми с собой своего сына и принеси его в жертву всесожжения». Авраам нагрузил своего сына вязанкой хвороста, и они стали взбираться пешочком на гору Мариа. Она находится недалеко от Голгофы, на том самом месте по приданию сейчас находится мечеть Амара. И все время Исаак спрашивал: «Куда мы идем? Где же агнец для сожжения?» Авраам отвечал – «Господь пошлет». Они доходят до горы, и отрок все спрашивает, где овечка, не понимая, что он и есть овечка. Авраам, которому было обещано от Бога, что именно через Исаака благословится весь его род и умножится, как песок морской, как звезды небесные, идет, исполняя волю Божию. Доходит до горы, связывает Исаака по рукам и ногам, заносит нож для заклания, и тут является ангел и освобождает Исаака, заменяя его овечкой. Авраам принимает от Бога заповедь принести своего сына в жертву и верит в то, что от этого сына произойдет род человеческий. Вот это и есть искушение. С этого момента Авраам называется отцом верующих, потому, что вера его определяется не только знанием о том, что Бог есть и ему надо приносить жертвы, не только тем, что он исполняет Его повеления, а тем, что он настолько верит в Бога, что может в себе, в своем уме совместить совершенно несовместимые вещи, не поколебавшись ни в одном из этих двух обетований.

МОЛИТВЕННОЕ ПРАВИЛО

С чего начать нам, никогда не занимавшимся исследованием сердец наших? Стоя вне, будем стучаться молитвою и постом, как Господь повелел: «Толцыте и отверзется вам».
Прп. Макарий Великий 

Часто новоначальные люди задают такой вопрос: «А зачем я должен молиться чужими словами на незнакомом мне языке»? Вопрос, надо сказать, по существу. Действительно, почему, открывая молитвослов, мы читаем слова других людей, причем многие из них совсем непонятны. Молитвенное правило следует понимать, как способ приобретения молитвенного навыка. Правило — это выправление, исправление нашей духовной жизни, потому-то оно и необходимо, и в этом только его необходимость и состоит. Святитель Игнатий писал: «Душа, начинающая путь Божий, погружена в глубокое неведение всего божественного и духовного, хотя бы и была богата мудростью этого мира. Для вспомоществования младенческой душе святая Церковь установила молитвенное правило. Цель правила: доставить душе недостающее ей количество молитвенных мыслей и чувств, причем мыслей и чувств правильных, святых, Богу угодных». Часто мы машинально произносим слова молитвы, совершенно не осознавая, что мы с Богом разговариваем. А слово, это не пустой звук, оно живо и действенно. Когда человек приступает к Богу и начинает что-то говорить Ему — это великое дерзновение. Для того, чтобы сказать Богу слова, настоящие, искренние, живые слова, надо иметь для этого некое основание. Ведь пустые слова Богу не скажешь. Бессмысленными словами, которые ничего не весят, не стоят ничего, к Богу нельзя обращаться. Когда мы открываем молитвослов, там есть удивительные, правильные и простые слова: «Прежде, чем начинаешь молиться, постой немного, помолчи, сделай так, чтобы все твои душевные чувства успокоились, умирились, и тогда только из молчания произнеси: «Боже, милостив буди мне грешному», — представив себя сейчас перед Богом стоящим». Не Бога надо представить себе, потому что Бога не видел никто и никогда и представить Его невозможно, это ошибочное и опасное явление, когда человек, чтобы настроить себя на молитву, начинает представлять в уме образ Божий. Только себя можно представить перед Богом, и это и надо сделать — предстать перед Невидимым и Живым Богом, в присутствии которого ты находишься, и из этой глубины начать что-то говорить. А что ты можешь Богу сказать? А сказать-то нечего, кроме как: «Боже, милостив буди мне грешному». И поэтому, чтобы научиться с Богом разговаривать, Церковь предлагает нам молитвы, написанные святыми отцами. Их молитвы — это живые, от сердца исходящие слова, они их не придумывали специально для нас. Внутренний духовный инструмент святого человека настроен очень гармонично, поэтому их слова созвучны с Богом. Это была настоящая песнь духовная. Душа каждого человека подобна музыкальному инструменту, она всегда поет Богу. Человек так устроен Богом, чтобы всегда Его восхвалять, только наш инструмент расстроен, и движения нашей души всегда будут фальшью. Слушать это нельзя. А Господь нас терпеливо слушает. Мы так не умеем слушать друг друга, как Господь слушает нас. Но когда мы читаем, скажем, молитву Василия Великого, происходит нечто удивительное, — мы настраиваем инструмент своей души на очень высокий молитвенный лад, если мы эти слова, слова святых, произносим по-настоящему глубоко, пытаемся их в свое сердце принять, сделать их своими словами. Это очень и очень тяжело, это величайшее упражнение. Нет ничего более трудного, как говорят святые, чем молиться. Есть русская пословица о том, что две самые тяжелые вещи, это опекать престарелых, и молиться. Это значит, кровь проливать, и в том и в другом случае. Когда человек начинает свое молитвенное правило, это подобно настройке своего музыкального инструмента. Это происходит в течение многих-многих лет и не только молитвой. Человек настраивает себя и покаянием, и участием в богослужении, и добрыми делами. И тогда молитвенное правило приобретает некоторое качество, с течением времени слова, — Помилуй мя, Боже, — начинают звучать похоже на то, как их говорил царь-пророк Давид.

Путь к Богу — молитва. Научись молиться Богу правильно. Научившись молиться правильно, молись постоянно — и удобно наследуешь спасение. 
Свт. Игнатий Брянчанинов 

Молитвенное правило должно нас исправлять, но оно не должно стать для нас препятствием к молитве. Мы вычитываем большое количество молитв, не понимая, что мы делаем, зачем это нужно, и тем самым не молитвенное правило становится необходимым для нас, а мы, по словам свт.Игнатия Брянчанинова, становимся рабами молитвенного правила. Исполнение правила, не осмысленного нами, не понятого, не воспринятого по мере наших духовных сил, приводит к тому, что то, что должно служить человеку для спасения, начинает служить ему для торможения и духовного умирания. Нельзя становится рабами некоего уставного обессмысленного содержания, иначе потеряешь всякую молитву. Для тех, кто отвергает опыт молитвы святых отцов, свт. Игнатий Брянчанинов достаточно жестко написал, что человек не должен молиться от себя. «Не дерзни произносить Богу многоглагольных и красноречивых молитв, тобою сочиненных, как бы они ни казались тебе сильны и трогательны. Они — произведение падшего разума и, будучи жертвой оскверненной, не могут быть приняты на духовный жертвенник Божий. А ты, любуясь изящными выражениями сочиненных тобой молитв, и признавая утонченное действие тщеславия и сладострастия за утешение совести и даже благодати, увлечешься далеко от молитвы в то самое время, когда тебе будет представляться, что ты молишься, и уже достиг некоей степени Богоугождения». А вот святитель Феофан Затворник пишет прямо противоположные вещи, что молиться только по молитвенному правилу это примерно то же, что говорить с Богом по разговорнику. И это тоже совершенно верно. Неужели у нас совсем нет своих собственных слов для Бога? Если мы верим в Бога, как же мы можем только правилами ограничить свою молитвенную жизнь? Значит, мы должны одновременно идти и вторым путем, мы должны искать слов выражения своей духовной жизни, своей нужды в Боге. Для этого, собственно говоря, и существует духовная жизнь, чтобы у человека было о чем с Богом побеседовать. Но бывает, к сожалению, что прочитал человек утреннее правило и выдохнул облегченно, — можно о Боге до вечера не вспоминать. Это ужасно. Духовная жизнь, если она настоящая, живая, такова, что человек не может ни минуты не вспоминать о Боге. Он должен быть постоянно в общении с Богом, перед Богом все время ходить, спит он, говорит ли, что бы ни делал. Об этом Апостол Павел говорит: Молитесь непрестанно. Понятно же, что нельзя непрестанно читать правило, потом взять в руки акафист, псалтирь и так по кругу. Не об этом идет речь. Когда апостол Павел говорит о непрестанной молитве, он говорит, прежде всего, о состоянии человеческой души, о том, насколько его душа с Богом пребывает. Если у человека нет слов для Бога, это очень опасное явление. Это очень тревожно, если человек как бы живет духовной жизнью, исповедуется, причащается, посты соблюдает, а для Бога слов нет. Поэтому жизнь наша духовная, прежде всего, состоит в приобретении навыка молитвы. Цель молитвенного правила, чтобы желание молиться в человеке не преставало, чтобы молитва в нем присутствовала всегда, в любой форме, даже, когда она не выражается словами, есть и такая форма молитвы. Когда человек молится по — настоящему, ему никакое молитвенное правило уже не нужно.

Всегда необходимо помнить, что нам нужно не только просто молиться, но молиться так, чтобы быть услышанным. 
Свт. Иоанн Златоуст 

Для многих людей молитвенное правило является проблемой, потому что им трудно различить молитвенное правило и саму молитву. Совпадают ли они? Каким образом сделать так, чтобы совместить в себе возможность и молиться, и исполнять то, что положено каждому христианину? Святитель Игнатий говорит, что пока у человека нет молитвенного правила, ему невозможно выстроить свою духовную жизнь. Оно является особенным способом устроения духовной жизни, домостроительством своего внутреннего человека. Можно сказать, что с молитвенного правила начинается выстраивание храма Божиего внутри себя. Мы должны понимать, что грех исказил природу каждого из нас. Хотя мы знаем, что в крещении он прощается человеку, но последствие его исправляется не актом крещения, а самой жизнью. Всякий дар Божий, будь то приобщение к какому-то таинству или молитва, дается постольку, поскольку мы способны как-то его принять, но он не преображает нас в момент его принятия. Дар Божий это то, что человек в принципе не может вместить. Любое благодатное посещение бесконечно больше самого человека. Нам иногда кажется, что нам чего-то недодали. Вот поисповедовались как могли, отходим, и кажется, что что-то от Бога недополучили. Мы причащаемся, и ждем, что что-то должно с нами такое необыкновенное произойти, а ничего не происходит. Нам кажется, что, может быть, мы как-то не так причастились, что нам опять чего-то недодали. На самом деле это наша глубочайшая слепота и непонимание того, что происходит. Даже самая малая крупица, которая падает со стола Христова, больше человека, бесконечно больше всего мира. Поэтому, когда нам какие-то дары Божии подаются, то только с тем, чтобы мы стали способны не в этот момент даже, а потом когда-нибудь так к ним приобщиться, чтобы этот Дар Божий мог стать нашей природой, никуда бы не делся, чтобы мы его потерять не смогли. А это то, что с нами происходит постоянно: Господь дает, а мы не берем. Взять не можем, а думаем, что нам не дали. А на самом деле мы не взяли или взяли, но тут же потеряли, а к дару можно только приобщиться, сделать так, чтобы ты и он стали единым целым. Это можно сказать и о молитвенном правиле, том Даре Божием, который должен приобщением к нему сделать нас иными. Он подается нам как возможность так употребить силы нашей души, ума и сердца, чтобы это невместимое, непосильное, то, что больше нас, сделать своим. И когда правило таким образом входит в человека, оно выправляет его. И тогда правила уже не существует, оно становится молитвой. Но надо дорасти до тех слов, которыми молились Василий Великий или Иоанн Златоуст. Эти слова, этот уровень духовной жизни, богоустремленность, Христостремительность, заложенные в их молитвах, нам не известны. Молитвенное правило это наука, постоянное упражнение, школа духовной жизни, то, что учит нас молитве и то, что становится молитвой. Нам дается возможность говорить теми словами, которыми говорил с Богом Василий Великий. Иногда случается и нам сказать Богу от сердца такое, что принадлежит только нам и Ему. И это слово так соединяет нас с Богом, что мы совершенно забываем о себе, в этот момент мы даже забываем, молимся мы или нет. Этим и определяется настоящая молитва, когда человек совершенно не помнит себя, о себе помыслить никак не может, не может увидеть себя со стороны, когда его нет. В такие минуты настоящей молитвы человек «блаженно исчезает», и тогда он начинает говорить Богу настоящие слова. Молитвы нашего правила, это как раз те самые настоящие слова, которые говорил Василий Великий, исчезнувший в Боге. И этому мы должны научиться.

«Надобно иметь молитвенное правило немощи ради нашей, чтобы с одной стороны, лености не давать хода, а с другой — ревность держать в своей мере.» — свт. Феофан Затворник.

Молитва, как дар Божий, дается только тому, кто употребляет усилия. В Священном Писании есть такие слова: Дающий молитву молящемуся. Только когда ты употребляешь усилие в молитве, только тогда тебе когда-нибудь дастся молитва, которая станет тобой, а ты станешь молитвой. Но если ты этого не делаешь, не понуждаешь себя на молитву, не прилагаешь стараний, а ждешь, что она родится сама по себе без настоящего пролития пота и крови, ты никогда молитвы не получишь. Это не тот дар, который дается случайно и внезапно, по какому-то обстоятельству. Чтобы правило стало не препятствием, а настоящим двигателем человека к Богу, необходимо, чтобы оно было соразмерно его духовным силам, соответствовало его духовному возрасту и состоянию души. Многие люди, не желая себя отягощать, сознательно выбирают слишком легкие молитвенные правила, которые из-за этого становятся формальными и не приносят движения. Но иногда и большое правило, выбранное из неразумной ревности, тоже становятся кандалами, ввергая в уныние и мешая духовно двигаться. Правило — это не застывшая форма, в течение жизни оно обязательно должно меняться и качественно и внешне. Человек может увеличивать или сокращать правило в зависимости от обстоятельств жизни, например, при путешествии или болезни. Св. прав. Иоанн Кронштадтский в своем дневнике пишет, что иногда, когда человек болеет, он не может молиться, и не надо. По этому поводу не надо унывать, а молиться, как можешь, или занять себя другим деланием, например, чтением, в этом нет греха. Молитва — это дыхание жизни, и она должна жизни соответствовать. В молитве самое страшное, с одной стороны, — формальность, а с другой стороны — нерегулярность. Казалось бы, эти две вещи друг другу внутренне противоречат: регулярность так или иначе приводит человека к формальному исполнению, однако молитва не может в человеке родиться по — настоящему, если в этом делании он непостоянен. Как сохранить баланс внутреннего постоянства и живости молитвы? Это и является существом молитвенного труда. Когда человек встает на молитву, он должен к этому внутренне подготовиться. Молитва начинается с состояния внутренней тишины, хотя бы минимальной, с представления, что сейчас начнется необыкновенно важное дело твоей жизни — разговор с Богом. Получится он или не получится, это потом определится. Но самый главный момент, это начальный страх Божий, когда человек способен взять себя в руки и поставить на место перед Богом. С этого момента начинается узнавание своей силы на молитве — насколько ты способен составлять свое правило из состояния страха Божиего, насколько само правило может держаться в состоянии напряженного страха Божиего, разговора с Богом. С Богом разговаривать очень непросто, ведь мы говорим слова Тому, кто в священном Писании назван — Слово Божие. Для новоначального человека представление о правиле начинается с того, что он, прежде всего, оценивает свое внутреннее стремление быть с Богом и говорить с Ним всерьез, не просто отчитываясь, а, пытаясь предстать перед Богом. И этот разговор должен быть одновременно и разговором с Богом, и наукой, учением разговаривать с Богом. Достаточно выбрать из утреннего или вечернего правила те слова, те молитвы, которые лежат у нас на сердце, чтобы они стали нашими. И потом со временем человек начинает чувствовать определенную жажду, голод молитвенный, когда этих слов не хватает и хочется сказать что-то еще. И тогда молитвенное правило начинает неуклонно развиваться. Правило не обязательно растет, оно может быть самым небольшим, но очень хорошим и чистым. У человека расширяется душа, она жаждет увеличивать слова для Бога, и человек жаждет молиться постоянно. Как мы молимся, узнается по плодам. Если в течение какого-то времени мы молится, а молитва плода не приносит, надо подумать, как мы относимся к молитве. Хороший плод молитвы проявляется, когда человек начинает любить богослужения, не тяготится их тяжестью, участвует в них, сомолится со священником и с хором, не пропускает слов, — это знак того, что у него происходит какое-то движение на его келейном правиле. Когда человек стремится чаще бывать в храме, или когда он, не бывая в храме, переживает это очень тяжело, как болезнь. Или когда человек, по обстоятельствам жизни не успев прочитать утренних молитв, целый день чувствует себя не на своем месте. Это признаки того, что в нем молитва рождается, двигается, и эта молитва сама начинает потом двигать человека. Сама по себе молитва совершает всю человеческую жизнь. Это самое главное, что является стержнем духовной жизни. Иногда молитва рождается с трудом, но если человек ничего не делает для этого, он не спасется, хотя при этом может формально делать добрые дела, посты соблюдать, много книг прочитать о духовной жизни. Потому что в Царствии Небесном ничего нет, кроме молитвы, наполняющей жизнь и соединяющей все существа. Там нет отдыха от молитвы, нет возможности спрятаться от нее, найти место, где бы можно было не молиться. Царство Небесное — это общение с Богом, непрестанная молитва. Надо всегда с готовностью прибывать в молитве, потому что молитва доходит до Самого Бога.

«Когда молитва с любовию возносится к Богу, чтобы собеседовать с Ним, тогда отверсты для нее горние врата, и никто не воспрепятствует ей войти в них. Не задержат ее Ангелы, не остановят Огнезрачные, как только пожелает она войти и получить у Бога исполнения просимого. Поэтому возлюби молитву и бодрственно упражняйся в ней». — прп. Ефрем Сирин

ВЕЧЕРНИЕ МОЛИТВЫ

 

Вечерние молитвы, наряду с прочим, призывают нас, прежде всего, к тому, чтобы мы помнили о смерти. Действительно, такое ощущение, что мы живем вечно, что мы не умрем никогда, хотя единственное, что мы знаем с абсолютной достоверностью, что мы обязательно умрем. Ничего мы о своей судьбе не знаем, не знаем, что будет через десять минут, но знаем точно, что когда-нибудь мы умрем, как это делали все до нас. Единственное, чего мы не знаем, мы не знаем, когда это будет. И это тоже благо для нас, потому что, если бы мы знали, когда мы умрем, мы жили бы под постоянным мечом приговора. И поэтому для нас было бы тогда состояние, похожее на то которое апостол Павел описал. Он говорит, что если бы мы жили без веры в воскресение Христово, тогда для нас наша вера не имеет значения, тогда давайте пить, веселиться, ибо завтра умрем. Человек в ощущении своего приговора может себя постоянно наполнять пустотой, зная, что у него еще есть немного времени, чтобы наполнить свою утробу, но потом, потом, он найдет такую возможность, чтобы приготовиться к смерти, например. Или наоборот, человек впал бы в ужасное уныние и ничего бы не стал делать в жизни. Не стал бы жить, а ходил бы мертвым. Потому что, какой смысл жить, если ты все равно знаешь, что ты умрешь. Хотя, мы все равно знаем, что мы умрем, и при этом мы живем. Оказывается, что память смертная, как добродетель, о которой говорят отцы Добротолюбия, является одной из самых творческих потенциалов в человеке. Потому что, это только кажется, что если человек будет думать о смерти, он с ума сойдет. На самом деле, люди очень боятся думать о смерти, потому что люди вообще боятся жить по большому счету. Люди в наши дни привыкли «проводить время», но никак не жить. Человек не только проводит время, но даже думает, как бы это время убить, чем бы это время занять, как бы что-то с этим временем сделать. С одной стороны не хватает времени, а с другой стороны слишком этого времени много, потому что скучно. Но когда человеку дается память смертная, он начинает ее бояться. Ведь тогда надо все поменять. Тогда надо все изменить. Тогда надо жить каждой минутой. Тогда надо использовать для жизни каждый час. Причем  наполнено, глубоко и творчески, потому что, может быть тебе последним дан сегодняшний день для жизни, и ты смотришь на каждого человека и понимаешь, что, может быть, ты с ним в последний раз видишься. Улыбаются люди или наоборот, ходят от тебя огорченными. И ты ничего не делаешь для них. Я помню слова покойного митрополита Антония Сурожского, который говорил о смерти своей матери. Он вспоминал, как умирала его мать, и этот год, в который она умирала, был самым счастливым годом в их жизни, в их отношениях. Потому что каждый раз, когда они встречались (а у нее была тяжелая болезнь, и было неизвестно, когда она завершится), то они  встречались, как в последний раз. И для них было важно дать друг другу полноту любви. И каждый раз их встреча была полнотой их отношений, полнотой их любви. Потому что знали, что завтра такой возможности может больше не быть. И когда человек живет памятью смерти (почему отцы Церкви говорят: имея память смертную и вовеки не согрешишь.), тогда конечно, глупо грешить. Глупо кроссворды разгадывать, если ты живешь памятью смертной, глупо читать детективы, глупо проводить время впустую. Глупо ругаться, спорить. Все глупо становится, так мелко и бессмысленно. Глупо обижаться на других людей. Какой смысл обижаться, если ты живешь в последний день, лучше простить, лучше наполнить это время твоей жизни добром, любовью, милосердным прощением. Тогда вдруг жизнь становится совершенно иной. Если человек и согрешил в этот день, то человек не будет ждать времени для покаяния долгое, он сразу покается, сразу придет попросить прощения. И так каждый день, в течение все жизни, пока не умрет. И тогда, когда человек находит в себе мужество вот так жить, тогда жизнь его становится очень творческой, очень счастливой, очень наполненной. Он дорожит каждой минутой своей жизни. Он молится в это время. Он беседует с другими людьми, потому что это тоже счастье. Он может писать стихи, или писать картины, или изобретать какие-то вещи, или строить дом, или копать огород, все, что человеческое. Все, что по — человечески можно делать, он может это делать, исходя из того, что ему в последний раз дается такая возможность  что-то сделать на этой земле. Потрудиться своими руками для ближних. И так все для человека приобретает совершенно новый смысл. Вот что такое память смертная. И когда человек умирает, таким образом, ежедневно, когда человек свыкается с этой мыслью, что этот день может быть последний… Вы помните, как старец Зосима рассказывает о смерти своего брата Маркела. Он был безбожником, даже тушил лампадку у своей няни, а потом он вдруг заболел и в течение поста просто сгорел. И как он эту болезнь проживал, как он у птичек прощения просил. Прочитайте, это очень полезно, чтобы понять, что такое память смертная. Очень глубоко это написано Достоевским. И собственно говоря, наши молитвы вечерние носят тот же самый характер. Характер глубокого покаяния и глубокого примирения.